Рука, что впервые держала мою - Мэгги О`Фаррелл

Впрочем, какая там пушинка! Полет был стремительный, страшный; холодный ночной воздух обжигал лицо; в раненой ноге застряли осколки фюзеляжа и черепа товарища, а Иннес, болтаясь на стропах, смотрел, как несутся навстречу верхушки деревьев.

Следующие два года, до конца войны, Иннес провел в лагере для военнопленных. Об этих годах он отказывался говорить, на какие бы уловки ни пускалась Лекси.

— Нечего тебе об этом слушать, — неизменно отвечал он.

— Но я хочу знать, — настаивала Лекси, однако Иннес не поддавался.

Известно лишь, что, когда Иннес вернулся на Мидлтон-сквер, Глория занимала весь дом. Фердинанда исчезла — ее поместили в дом престарелых при католической церкви. Консуэла затерялась в суете военного Лондона. Глория освободила дом от всего ненужного — одежду Фердинанды, фотографии, веера из страусовых перьев, шляпы, обувь спалила на заднем дворе. На траве так и осталось черное пятно. А еще в доме откуда-то взялись четырехмесячный ребенок и юрист по имени Чарльз. Когда Иннес открыл дверь своим ключом, на верхней площадке лестницы вырос Чарльз в халате отца Иннеса и строго спросил: вы кто такой?

Подробности разыгравшейся сцены остались тайной, но, как известно, на Иннеса в гневе находили приступы многословия. Наверняка последовали гневные речи Иннеса, рыдания и крики Глории, смущенные реплики Чарльза. В конце концов Глория согласилась жить отдельно, но развода не дала. Она оставила себе дом на Мидлтон-сквер и жила там с маленькой Марго. Откуда-то взялись деньги — сбережения Глории? — и Иннес поселился в квартире на Хэверсток-Хилл и взял к себе Фердинанду.

Настоящей жертвой этой истории была она. Когда Иннес ее разыскал, она его уже не узнавала. Глория сказала ей, что ее сын убит, погиб в ночном небе Германии. Здесь корень зла, корень ненависти Иннеса к жене. Что ею руководило? Лишь ей одной ведомо, да разве она скажет? Может быть, отчаялась дождаться молодого мужа или влюбилась в этот просторный, роскошный дом. Может быть, Фердинанда докучала ей, была обузой. А может, Глория решила отделаться от нее, когда забеременела. Фердинанда вела календарь, вычеркивала дни разлуки с любимым сыном. Она ни за что не поверила бы в беременность длиной в полтора года. И от нее решено было избавиться.

Весть о смерти сына лишила Фердинанду рассудка. Иннес забрал ее из католического приюта и ухаживал за ней до самой ее смерти. Обращалась она с ним холодно, но неизменно учтиво. Называла его «молодой человек» и рассказывала о сыне, убитом на войне.

Присутствие Лекси в жизни Иннеса, видимо, мучило Глорию, — раньше, когда у Иннеса появлялись женщины, с ней не случалось ничего подобного. Она повадилась в редакцию — то рыдала, то требовала денег; звонила ему домой ни свет ни заря. Закатывала скандалы в подъездах, в ресторанах, в фойе театров, в барах, плакала и бранилась, а за ее спиной стояла бессловесная дочь. Все это происходило волнами: Глория то напоминала о себе дважды в неделю, то пропадала на несколько месяцев. Потом появлялась снова, стуча каблучками по Бэйтон-стрит. Забрасывала Иннеса письмами, умоляя вспомнить о своих обязанностях. Иннес рвал письма в клочья и швырял в огонь. Одним летом, выходя по утрам из дома, Лекси то и дело встречала Марго — та сидела на заборе через дорогу. Марго никогда не подходила, не заговаривала с ней, а Лекси ничего не говорила Иннесу об их встречах. Однажды в метро, подняв взгляд от газеты, Лекси увидела Марго — та сидела напротив, держа на коленях школьный ранец, водянистые глаза в упор разглядывали Лекси.

Лекси встала, схватилась за поручень над головой.

— Чего ты добиваешься? — спросила она тихо. — Что тебе от меня нужно?

Девочка уже не смотрела в лицо Лекси, бледные щеки залились краской.

— Ничего ты не добьешься, Марго, — сказала Лекси. Поезд тряхнуло на повороте, и Лекси вцепилась в поручень, чтобы не упасть на Марго. — Моей вины здесь нет. Ты уж мне поверь.

Эти слова как будто задели Марго. Она снова посмотрела на Лекси, крепче прижала к себе ранец.

— Не верю, — ответила она. — Не верю я вам.

— Клянусь тебе, моей вины здесь нет.

Марго вскочила. Поезд подходил к станции «Юстон».

— Это все вы виноваты, — прошипела она. — Вы. Вы увели его от нас, и я вам отомщу. Отомщу, вот увидите.

Марго ушла, и они с Лекси долго не виделись.

Последние метров двести, свернув с шоссе, Тед бежит во весь дух. Ноги стучат по тротуару, локти ходят взад-вперед, взад-вперед, кровь пульсирует, легкие жадно хватают воздух. Он добегает до дома родителей, из-под ног летит гравий, с лица капает пот; перед тем как нажать кнопку звонка, он хватается за перила — вдох, еще вдох.

Мать долго не открывает дверь.

— Сынок, — она машинально подставляет щеку для поцелуя, но, заметив, что Тед в тренировочном костюме, тут же отступает, сморщив нос. — Может, сразу в душ?

— Нет, спасибо. — Тед встряхивается по-собачьи, откидывает волосы со лба. — Я на минутку. Зашел, потому что отец…

— Всю дорогу бегом? — спрашивает мать, ведя Теда на кухню.

— Ага.

— С работы?

— Угу.

— Не вредно ли?

— Почему вредно?

— Ну, из-за… — она пожимает плечами под кашемировым свитером, — из-за выхлопных газов. И для суставов нехорошо.

— При чем тут суставы?

— Говорят, бег трусцой — это удар по суставам.

Тед усаживается за стол.

— Мама, по всеобщему мнению, физкультура укрепляет здоровье.

— Гм, — сомневается мать, — не уверена. Может, все-таки в душ?

— Нет. Я ненадолго. Мне нужно домой.

— Полотенца у нас найдутся. Они лежат в…

— Знаю, мама, полотенца у вас найдутся, они замечательные, но мне нельзя задерживаться. Отец просил подписать какие-то документы — подпишу и пойду.

— Даже не поужинаешь с нами?

— Нет, не поужинаю.

— Ну хоть кофе-то попьешь. А бутерброд? С ветчиной и…

— Мама, я бы рад, но не могу.

— Заглянешь наверх, к бабушке? То-то обрадуется!

— Мама, — Тед потирает виски, — в другой раз, обещаю. А сейчас мне пора. Элина весь день одна…

— Бабушка тоже.

Тед тяжело вздыхает:

— Элина весь день одна с маленьким ребенком. Кормление не ладится, и…

— Вот как? — Мать отворачивается от кофемолки, лицо искажено тревогой. — Что стряслось? Что не так?

— Да пустяки. Он…

— Не ест? Теряет вес?

— Нет, здоров. Просто все время плачет, вот и все. Элина думает, это газы или колики.

— Колики? Это опасно?

— Нет, — заверяет Тед, — это у малышей сплошь и рядом. У меня, наверное, тоже в детстве были. Не помнишь?

Мать щелкает выключателем, и ее ответ тонет в шуме кофемолки.

— Что ты сказала? — Тед ерзает на стуле. — А вообще, знаешь что? Я просто воды глотну, очень пить хочется.

— Кофе не будешь?

— Нет, воды.

— С газом или без?

— Ты меня кормила грудью или?..

Мать открывает холодильник:

— Тебе с газом или без?

— Все равно. Без разницы. Хоть из-под крана. Не знаю, зачем вообще ты покупаешь эту хрень в бутылках.

— Тед, не выражайся.

— Так ты меня кормила?

Мать, стоя к нему спиной, ищет стакан в шкафчике под потолком.

— Что?

— Ты меня кормила грудью?

— Тебе с лимоном?

— Да, пожалуйста.

— Со льдом?

— Можно со льдом. Все равно.

Мать, отставив стакан, шарит в морозильнике.

— Просила отца наполнить контейнеры для льда — наверняка забыл. — Она выуживает замороженную рыбину, а следом — прозрачную пластиковую коробку. — Вот один, — бормочет она, — ясное дело, пустой, но где же второй?

— Ладно, мама, не ищи. Я и так попью.

— Каждый раз его прошу, а он как будто не… Ага! — Мать победно поднимает контейнер со льдом. — Я клевещу на бедного отца — а тут, нате вам, лед! — Она бросает в стакан Теда три кубика, те раскалываются от удара. Спрятав в морозильник рыбину, мать подает Теду стакан.

— Спасибо. — Тед жадно пьет. — Так ты меня кормила грудью?

Мать садится за стол напротив Теда, качает головой, недовольно морщится:

— Нет, не кормила. Все время были бутылочки. — Мать снова вскакивает. — Куда же я дела бумаги?

— Странно, — рассуждает Тед, пока мать ищет документы под стопкой газет на стуле, — сейчас говорят, грудное вскармливание укрепляет иммунитет. А Элина твердит, что никого здоровее меня не встречала. А если ты меня не кормила грудью, то и всей теории грош цена, ведь верно?

Мать заглядывает в буфет, хлопает дверцей.

— Они точно где-то здесь, сегодня их сюда положила, но куда… — И, рванувшись вперед, хватает стопку белых листов. — Вот! Я так и знала, что они где-то здесь. — Она кладет стопку перед Тедом.

— Что это вообще такое?

— Отец что-то затеял.

— Да, а поточнее? — Тед, допив воду, берет из стопки верхний лист.